Виктор Цой не был «разрушителем системы». Да, он хотел перемен. Но каких? За границу и колбасы? Явно нет. Герой его песен был аскетом: кроме пачки сигарет в кармане ему ничего не нужно:
Всё, что мне нужно, – это несколько слов И место для шага вперёд.
Это его современникам, «простым советским людям», было нужно много всего, любой дефицит, желательно, импорт. Но «мещанство» советской властью порицалось, а нестяжательство и готовность к подвигу, наоборот, поощрялись.
Его узнаваемый силуэт – высоко поднятая голова, упрямо выдвинутая челюсть и широко расставленные ноги – мог бы стать бы лучшим памятником советской эпохе с её культом героизма и «трудовой романтики». Этакий Павка Корчагин с гитарой. Что мешало? Давайте сравним. Вот Цой:
Но странный стук зовёт в дорогу. Может, сердце, а может, стук в дверь...
А вот ВИА «Самоцветы»:
Заботится сердце, сердце волнуется, Почтовый пакуется груз…
Вот Цой:
И опять на вокзал, и опять к поездам, И опять проводник выдаст бельё и чай. И опять не усну, и опять сквозь грохот колёс Мне послышится слово «прощай».
А вот «Самоцветы»:
Колёса диктуют вагонные, Где срочно увидеться нам. Мои номера телефонные Разбросаны по городам.
Но представим, какие вопросы задавали бы ему члены репертуарной комиссии. «Так куда же всё-таки свершению вы зовёте своих слушателей? Поконкретнее? На стройки социализма, или спортивным достижениям? Уточните, а то люди могут неизвестно что подумать...»
В этом-то вся загвоздка. Природа романтической поэзии не терпит ограничивающей её релевантность конкретики. Поэзия тем действеннее, чем она многозначительнее. Цой не смог бы сочинять про спортивные победы и строительство газопровода. Он хотел быть поэтом.
Да, он ждал перемен. Но каких?
Он в самом деле не знал, в какую такую даль направляется его поезд. Но знал точно, от чего он отталкивается. От чувства удовлетворённости происходящим, которое вменялось советским людям. Нам было положено радоваться «верно выбранному историческому пути», а он говорил: да, путь верный, только мы-то по нему не идём.
